Харлампий Матвеич, назначенный в первый сезон наступившего тысячелетия курировать новогодние торжества на северной доле Богоявленской администрации, нахмурился:

– Это как же я туда поеду, скажите на милость? Вот, – стал басить он, раскладывая обширную карту Северо-Запада России, – Ярославль, Ростов, Александров... Вот сам Богоявленск. А сюда (он показал на отведенную ему часть территории, в центре которой красовалось нечто с многообещающим названием Черногорёвка) ни одна ветка не заходит!

– Ну Харлампий Матвеич, есть же автобусы! – начали убеждать его со всех сторон. – И расписание мы можем заказать, и все маршруты... Да и дойти от Богоявленска несложно, наверняка народ и ходит...

Шеф по-деловому направился к своему бюро и углубился в пыльные телефонные книги. Прошло не менее десяти минут, прежде чем он отыскал нужную запись. Кликнув секретаршу и продиктовав ей путаный-перепутаный номер с полудюжиной коммутаторов, шеф повернулся к Харлампию:

– Сейчас она все уладит. А ты присядь пока, посмотри, что дети нам присылают...

И он выложил на стол увесистую кипу только что доставленных писем. На каждом конверте неумелой рукой было выведено: "Великий Устюг, Деду Морозу".

– Это вон оттуда вся пачка, – пояснил шеф. – Черногорёвские...

Развернув первое послание, Харлампий Матвеич улыбнулся. На вырванном из школьной тетради двойном листке была нарисована рожица, внизу подписано: "Это я." Далее следовало пожелание: "Хочу чтобы сам Дед Мороз научил меня кататься на лыжах!" И подпись: "Женя". Второе оказалось столь же забавным, но менее оригинальным; автор его страстно мечтала учиться на одни пятерки и поскорее закончить школу. Третье... Харлампий Матвеич совсем было углубился в разбор замысловатых каракуль, но тут в комнату, постучав, вошла секретарша.

– Что, Варь, есть?

– Есть. Дозвонилась. Пойдемте со мной, Харлампий Матвеич! Я вам все объясню.

Старик, крякнув, встал и удалился вслед за пригласившей его Варварой.

...Маневровый тепловоз споро гнал прицепной вагон сквозь серую декабрьскую метель. Начинались сумерки. Пропустив порцию вологодского пива с копченой ставридой, Харлампий Матвеич прилег на нижнюю полку и задремал. Вагон был наполовину пустой; слышно было только гул локомотива, стук колес да лязг рессорных пружин на поворотах.

В половине пятого проскочили Ядриху – поезд стал в ней всего на минуту, как видно, выбившись из графика. Когда показались огни Котласа, пассажиры засуетились, собирая свои сумки: вагон делал в городе три больших остановки, и каждый наметил провернуть за это время кое-какие дела. Старик Харлампий тоже вышел на Узловом, купил "Беломора" и целую подшивку "Двинской правды" за неделю, после чего не спеша вернулся. Мерзнуть, по примеру иных, два часа с лишком на вокзале, ожидая, пока вагон сгоняет на Котлас Южный и вернется с воркутинским составом, его не вдохновляло.

Устроившись на своем месте, Матвеич взял в руки один из купленных только что газетных номеров и, едва пролистав его, уснул.

Когда проехали Лойгу, проводник пошел по вагону разносить в ведре чай: титан не работал, и греть воду приходилось по-своему. На шум его шагов старик проснулся и попросил чаю в свою кружку. Чай был заварен на чаге с травами, и аромат его был непередаваем. Вместо сахара к чаю давали мед – это была мелкая, но весьма приятная и полезная хитрость проводников; сахар они, по-видимому, сбывали менее разборчивой и пекущейся о своем здоровье публике в купейных вагонах задорого.

После Костылево, дочитав второй номер "Двинской правды", дед Харлампий разобрал постель, улегся и уснул. И свет погасили...

Оказавшись в три пополудни в Москве, Харлампий Матвеич сделал тотчас же все, как сказала ему Варвара-секретарша: сел у вокзала в троллейбус, доехал до большого окраинного автовокзала и, увидав машину с крупной надписью на табличке: "Черногорёвка", погрузился в нее вместе с всем своим багажом. Когда с него попросили за проезд тридцать с лишком рублей, Матвеич был весьма удивлен: ведь за эти деньги можно не то что упиться до полусмерти пивом, но даже доехать от Устюга чуть не до самой Вологды! Но, впрочем, другое дело Москва, а со своим уставом...

Маршрутка тряслась с час, подскакивая на аршин на каждой колдобине, так что временами казалось, будто это не автомашина, а боевой "Ми-8", попавший под обстрел зенитной артиллерии. И чем ближе к цели, тем кучней и мощней рвались снаряды... Наконец, прыгнув в последний раз, она встала и замерла. "Приехали!" – объявил водитель. Оказалось – правда.

Выгрузившись из машины, старик отправился на поиски дома, где его ждали. В данной ему памятке значился адрес: "Федорова улица, дом 26" и содержалась рекомендация двигаться от остановки на северо-восток. Он прошел все поселение насквозь: дома не было. На вопрос, где же находится Федорова улица, прохожие отвечали не затрудняясь, но каждый указывал какое-то новое направление. Наконец одна девушка попросила показать ей, как записан адрес, и отвела Харлампия Матвеевича в дом; оказалось, что дом этот 2"Б", а не 26, и сама она – та самая хозяйка, с которой был заключен уговор.

– Что ж вы так, мы вчера вас ждали...

– Как вчера? Я только три часа как поездом приехал.

В ходе разговора выяснилось, что произошло всего лишь недоразумение, и вместо "в пять вечера" услышали "в пятницу вечером". Девушка только открыла Харлампию Матвеевичу квартиру, отдала под расписку ключ и, заявив, что сейчас же уезжает в Лиепаю поздравлять с Новым годом свою бабушку, скрылась с глаз. "Вот так так, дела-то! – подумал старик, осматривая комнату. – Еще полчаса проходил бы, и кукуй где охота! Повезло..."

На письменном столе он нашел карту Черногорёвского территориального объединения, кое-как склеенную из дюжины листов, на которую были нанесены границы участков, поделенных между местными работниками. На ней же были помечены объекты, требовавшие общего присутствия: несколько школ, два "выживших" детсада, нечто вроде дворца культуры, еще три точки – определить по карте их назначение не представлялось возможным - и, наконец, пара площадок, на которых должны были развернуться городские гуляния. В этих местах именно ему, Харлампию Матвеичу из Великого Устюга, предстояло выступить в роли почетного гостя и держать речь.

Первое мероприятие было назначено на следующий же день, воскресенье. Это должно было быть нечто вроде утренника с театрализованным представлением в начальной школе. Изучив со вниманием все то, что относилось к делу: послания, стихи, рисунки, пожелания, программу спектакля, а затем еще раз карту, чтоб не попасть снова впросак с адресом, старик прикинул, чего можно ожидать и что следует заготовить к своему выступлению помимо "дежурной" речи... В общем, ничего особенного. Только терпения и еще раз терпения, потому что, как можно было заключить из всего представленного, действо обещало быть длинным и однообразным. Все то же, что и десятилетия назад: но только вместо ростков души сквозь вырезы бумажных снежинок отовсюду чернел телевизор.

Впрочем, то, что он увидел, превзошло все ожидания. Казалось, что детям не то что не говорили, что такое Новый год, но что они вообще впервые столкнулись с этим явлением в жизни – праздником, который для того и создан, чтобы переживать его вместе. Когда мало-помалу утих гвалт, что собравшиеся подняли, едва были запущены в зал, и Харлампий Матвеевич, облаченный во все полагающееся Деду Морозу, начал свою речь, дети стали зевать. Чуда не было: но его никто и не ждал. Вместе с тем, не было и праздника. Как не было минуту назад в шуме детских голосов и следа того веселого гомона, что порой воспевают и ставят в пример взрослым, дабы они не сошли с ума от своей чопорной серьезности; напротив, здесь и там в нем проскальзывали такие немузыкальные интонации, что можно было подумать, будто это рынок и кто-то нашел, что его только что обсчитали на червонец. А когда было объявлено о начале представления и группа детей на импро-визированной сцене, а за нею и все остальные, вместо того, чтобы петь и танцевать, задергались под какой-то скверный мотив, доносившийся из недр хрипящего на стуле магнитофона, и, в довершение всего, подхватили слова – "со своим пустым карманом я не знаю, как мне жить", – старик Харлампий едва удержался от того, чтобы или что-то сказать, или просто уйти хлопнув дверью. "Неужели так везде и так будет все время?" – пронеслось в его голове. С великим трудом дождавшись конца спектакля, он выдавил из себя слова благодарности и поспешил удалиться.

Несколько приятней дело пошло в ДК. Никакой тайны там в Деде Морозе тоже не видели, но, по крайней мере, отнеслись как к дорогому гостю. Когда специально для него небольшой ансамбль вышел на сцену и исполнил несколько песен Визбора, Харлампий Матвеич прослезился: после начальной школы он и думать забыл, что такое еще может быть.

В одной из средних школ так случилось, что под Новый год объявили карантин. В другой же, невзирая на праздничный наряд, охрана потребовала у Деда Мороза приглашение, а поскольку такового не было заготовлено, в проходе отказала. Как потом объясняла в извинительном письме завуч школы, "такие строгости были вызваны участившимися в последнее время телефонными звонками с угрозами проведения террористических актов". Доехать до оставшейся в списке сельской школы старику Матвеичу так и не удалось; когда же он добрался туда пешком, дети уже разошлись, и дверь была закрыта...

Новогодняя ночь предстала глазам Харлампия Матвеича во всем своем драматизме. Не нашлось, пожалуй, ни одного человека, кто не захватил с собой хотя бы две петарды. Повсюду пахло серой; и то, что творилось вокруг елок, более всего напоминало адскую дискотеку из анекдота про рекламу. Вокруг царил мрак, отблески костров плясали на стенах отдаленных домов и кронах елей; гремела музыка. Здесь и там носились обезумевшие от разрывов хлопушек собаки. Пары, целые компании и немногие одиночки то и дело отваливались от толпы, чтобы немного остыть, освежить свои силы, да и зарядиться пивом, которое продавали тут же с тонара... Лишь отойдя шагов на триста от пляшущего у костра сборища, все же можно было ощутить в воздухе нечто новогоднее. Звезды, тишина, снег... Но только это мало кого занимало.

С тяжелым сердцем вернулся Харлампий Матвеевич в свое пристанище. Что теперь? Ехать сейчас же в Москву и садиться на северный поезд? Или вначале совершить все комильфо, отдать реверансы местной администрации, поприсутствовать на встрече коллег? Два чувства боролись в его душе: долга и усталости. И к ним примешивалось еще одно – горькое чувство настающей неотвратимой ненужности его дела. Какая-то странная обида за человеческое общество, которое, не сумев познать многих тайн, предпочло вместо этого потерять их вовсе. Как будто у всех вдруг, резко, неожиданно оборвалась фантазия. Впрочем, наверное, не у всех?

С этими слезными мыслями старик и уснул.

Утренний свет в окне разбудил его. Настенные часы показывали половину десятого. Дед живо оделся и вышел на улицу. Встреча у городского головы была назначена на полдень, но прежде надо было развеять остатки сна и подкрепиться, дабы не предстать взору хозяев города в неприглядном виде после второй рюмки.

Старик успел обогнуть соседний дом и сделать всего лишь несколько шагов в направлении северного рынка, как вдруг из ограды местной школы искусств ему наперерез вылетела крупная собака, а за ней, рыча и гавкая, вытянулось еще с полдюжины. Все они стали на пути Матвеича, недвусмысленно приоткрыв пасть, внимательно ожидая его дальнейших движений. В руках у деда была палка, и если что, он мог бы отбиться от двух или трех собак, но здесь их было слишком много. Он стоял, не зная, что предпринять. В это время сзади, откуда-то из кустов между подъездом, из которого он вышел, и зданием администрации, подтрусили еще три зверя, и старик оказался в кольце. Нападать пока никто не решался. Да и, быть может, им просто нужно было что-то дать? Но старик не взял с собой ничего съестного... Прохожих не было ни души, город спал. Кричать на помощь из домов, будить сторожей? Харлампий Матвеевич попытался издать хоть какой-нибудь звук, но горло, как на зло, пересохло, и выходил только шепот пополам с хриплым кашлем. Ситуация становилась все противнее. Открылась дверь в одной из четырехэтажек, но оттуда только выскочила еще одна собака, причем эта оказалась настроена решительнее остальных и, достигнув в несколько прыжков места столкновения, тут же ринулась в гущу событий. С рыком, переходящим в рев, она вцепилась в полу длинного пальто, норовя захватить сквозь него ногу. Дед невольно попытался оттащить ее за ошейник, за что тут же был наказан укусом в руку. В ход пошла палка, но и с палки толку было немного; в нее вцепились челюсти сразу трех собак, что сделало ее неподъемной. Сапог попеременно отражал атаки двух разъяренных тварей, три примеривались, готовясь прыгнуть в первый же удобный момент, и еще три стояли неподалеку, по-видимому, ожидая, когда же можно будет наконец приступить к дележу добычи. Дверь в малоэтажке отворилась снова, и на сей раз вышел человек – хозяин собаки. Как видно, подумав, что его горячо любимый питомец отошел куда-то по своим делам, вышедший стал у подъезда, закурил сигарету, подождал немного, свистнул раз, другой, потом кликнул собаку – та не отзывалась. И тогда его взгляд упал на копошащуюся на дорожке кучу-малу.

– Эка беда! Эрик, ко мне живо! – гаркнул он, подойдя на расстояние среднего плевка. – Кому сказа-ал!

Эрик, взъерошенный, с клочком меховой оторочки пальто в зубах, выпутался из свалки и виноватой трусцой направился к хозяину.

– Совсем, что ль, сбрендил после Нового года?

Пес потупил морду. Человек подошел еще ближе к куче рычащих и толкающихся собак и принялся распихивать их пинками. Делал он это, надо сказать, умело и весьма энергично, так что те разлетались далеко в разные стороны. Когда была отправлена в путь последняя, он помог старику подняться.

– Ну что, дед, живой?

– Живой, вроде... – простонал Матвеич, оглядывая и отряхивая свое изрядно потрепанное пальто. Пострадало в основном только оно: всюду виднелись покусы, порывы, отпечатки грязных лап и потеки собачьей слюны. Рана на правом запястье была неглубока и с виду больше напоминала ссадину.

Хозяин Эрика протянул старику открытую пачку сигарет:

– Курить будешь?

– Нет, спасибо; сейчас не до того, – сипло ответил дед.

Постояв еще с полминуты, мужик свистнул собаку и собрался идти прочь.

– Извини, дедуль, поздно вышел... – бросил он, уходя.

Матвеич насилу отошел после этого внезапного происшествия. Конечно, теперь и речи не могло быть ни о каком визите в администрацию. Разве идти жаловаться и просить на новое пальто? Но это решение, хотя и могло показаться по-своему справедливым, никак не выглядело новогодним. Скандалить? Ругаться? Нет, увольте. Пусть лучше они считают, что псам удалось сделать свое дело.

Старик вернулся в квартиру, собрал вещи, отдал ключ соседке, поздравив ее с наступившим, и отправился на станцию. Он хотел было погрузиться в маршрутку, ту самую, что привезла его сюда, но водитель остановил его:

– Мы сейчас в Москву не ездим... Там... – он замялся.

– Что случилось? Мне к двум часам на поезд...

– Я все понимаю. Там (водитель показал рукой куда-то на юг) сейчас не проехать. Вояки спьяну выкатили на дорогу БМП, да в ней и уснули. Пробовали их будить, связываться с командованием части – бесполезно. Никто лыка не вяжет совершенно... Автобус через полчаса должен пойти простой, да только что-то его не видно... Ладно, не придет – повезу в объезд. Через Пряново, а то на посту еще отловят, я сам-то вчера праздновал... Ехать будем дольше, но к полпервому успеем...

Харлампий Матвеич все же решил дойти до рынка; перспектива трястись до Москвы голодом его совсем не радовала. Вот только не попасться бы опять собакам... Теперь он шел по черногорёвским улицам с опаской, оглядывая каждый куст.

На рынке народу было мало; город только еще начинал просыпаться. Матвеич купил в дорогу хлеба, мандаринов, копченой рыбы и пива: ведь поят в поезде не всегда, а на вокзалах брать дорого, по крайней мере, возле Москвы. Неожиданно он заметил фургон, с которого продавали детские лыжи, и вспомнил, что внук его соседа давно мечтал о новых лыжах. Правда, если на то пошло, брать их следовало бы на месте, в Великом Устюге, где они раза в два дешевле... Но что-то заставило старика подойти ближе, узнать цену и купить. "Пусть будут, а то приеду и не вспомню", – подумал он. И вернулся на остановку.

Автобуса не было. Водитель маршрутки подозвал старика; тот сел в машину, заплатил. Маршрутка уже выруливала с площадки на дорогу, когда водитель заметил бегущую со всех ног молодую женщину с ребенком.

– Постойте, подождите нас, мы на поезд... – кричала она на бегу и махала рукой.

Водитель дождался ее и, лишь только оба зашли в салон и захлопнули дверь, надавил на газ.

Пряновская дорога была еще более разбитой, чем та, по которой маршрутка ехала из Москвы. Временами казалось, что асфальта на ней нет вообще, а есть только в лед замерзшая грязь. Пару раз машина глохла, и ее приходилось толкать. Спустя час удалось наконец выехать на развилку, после которой начиналась дорога на Хлопково и Москву. "Газель" начала набирать скорость и вдруг остановилась.

– Это что еще такое?! – буркнул водитель, вылезая из машины. Дорогу преградил наряд ГИБДД. В двухстах метрах впереди виднелось еще несколько милицейских спецмашин с мигалками, "скорая" и пожарная.

– Здравия желаю, что случилось? – нервно спросил шофер.

– Случилось! Вы не слышали?

– Нет, а что?

– Вчера чуть не в полночь взорвался пятитонный контейнер с петардами! Свалился с грузовика на скорости, о дорогу чирк и... готов. Яма на всю дорогу, восемь метров глубиной. На дне, вон, до сих пор горит, пожарку подогнали, тушить боятся. Говорят, время от времени еще вылетают ракеты.

Водитель маршрутки помрачнел, пошатнулся на ногах, чуть не шепотом поблагодарил патрульных и вернулся за руль.

– Да... – проговорил он, закусив губу. – Не иначе, придется ехать до Железного, а там идти вам через мост.

Через полчаса "Газель" остановилась перед полуразобранным мостом.

– Что, здесь тоже были петарды? – опешив от такого зрелища, спросила женщина. Сын ее, на вид – второклассник, рассмеялся, нарисовав в своем воображении пышный фейерверк.

– Нет, здесь были не петарды, здесь были пи... – начал было объяснять водитель. Спохватившись, он продолжил по-другому:

– Здесь постарались переустроители мостов. На год закрыли – не больше и не меньше. Катайтесь, говорят, в объезд. Вот мы и попробовали, что получилось? Да... В общем, идите по пешеходному мостику, там с полкилометра по шоссе, увидите – остановка: поворот на Железное-Прохорово. Там ждите автобуса.

Водитель отдал деньги и пожелал доброго остатка дороги.

Дело было к двенадцати; автобус не показывался. Все трое переминались с ноги на ногу от холода. Пацан, увидев у старика маленькие лыжи, принялся уговаривать маму купить ему в Москве такие же. Та в ответ только гладила его по голове и успокаивала:

– Купим, сынок, купим, только в следующий раз когда приедем, а то на поезд не попадем. Ладно, Женя?

Но тот не унимался, жалуясь, что так хотел покататься в деревне. И вдруг Харлампия Матвеича осенило: так вот для чего взял он на рынке лыжи! Он развернул их и спросил:

– Кататься-то умеешь?

Парень грустно покачал головой. Своих лыж у него никогда не было.

– Тогда учись.

Старик порвал пополам ленту, которой они были связаны, продел вместо ремня, поставил лыжи на снег.

– Вот, вставай, я тебе их привяжу...

Дед стал изображать, как будто он идет на лыжах без палок. Женя поначалу качался, чуть не падал из стороны в сторону, а потом привык. Только повернуться и пойти назад у него не выходило: лыжи перекрещивались, и он не мог двинуться ни туда, ни сюда. Старик приходил на помощь:

– Вот давай эту одну направо, а вторую за ней. Смотри только, чтоб не в канаву... Теперь снова направо, эту за ней. Вот и все.

Между тем появился автобус.

Женя сам развязал ленточки, отряхнул лыжи и протянул их деду. Тот взял их, перевязал и отдал парню:

– Держи. Это тебе на Новый год.

Женя чуть не заплакал от радости, а мама его, покраснев от смущения и неловкости – что это вдруг, за что, ведь и не знакомы, а получается, будто выпросили, – благодарила Харлампия Матвеича.

Вскоре они были в Москве. Все вместе приехали на Ярославский вокзал, попрощались и заспешили к своим поездам.